по первому требованию.

"мне было двадцать два. я радовалась, что младшенькая первая из нашей семьи отправилась получать диплом, мама, наконец, получила свой со средним образованием, а брат больше не докучал визитами и просто ушел. на этот раз слишком надолго, поэтому казалось, что навсегда. и даже по причинам своих кромешных пиздецов не появлялся, научился выкручиваться сам, а может просто понимал, что от нас ему никакого толка: ни денег, ни связей. мне было двадцать два, и я думала, что теперь мы заживем. я заживу и перестану быть заложницей своего семейного гнезда, этого "домика на севере", который я любила больше всех остальных домов, но мне так хотелось двигаться дальше.
какое-то время я ходила на курсы по истории и женскому праву, решила, что стану феминисткой и буду выступать против гендерного неравенства. там я встретила майку. майка был очень искренним человеком, непохожим на циничных мужчин, бывавших в нашем доме и материной постели. его воспитали мать и тетка, и он хорошо понимал две вещи: как тяжело быть женщиной и как тяжело жить с женщиной, но понимание этих вещей давало ему четкое представление о том, как устроен мир на самом деле и что кроме него, единственного мужика в семье, никто этим двум бедняжкам не поможет. он помогал: закончил школу, получил бакалавра по социологии, поездил по миру, собирал друзей и деньги, которые отправлял домой, а потом занялся благотворительностью и помощью малоимущим семьям, в число которых сам однажды входил.
познакомились мы на одной из волонтерских акций, где по обыкновению раздают горячую еду, одеяла и теплую одежду. это был тот мужчина, которого можно не бояться, с которым можно не бояться быть собой и чувствовать, наконец, свою силу. такого раньше я не могла себе позволить, я подавляла в себе любые проявления воли и чувства собственного достоинства. иной раз даже не представлялось такой возможности и постепенно срослось с самооценкой. майка, не ведая, исправлял меня, как исправляют осанку, он сделал мне предложение, и мы поженились, отпраздновав свадьбу скромным пикником в кругу друзей и семьи рядом с охотничьим домиком кого-то из приятелей."

"мы не собирались ширяться. винс сказал, что это можно только курить, а когда я выпала из реальности на занюханном вельветовом диване и пыталась вспомнить лицо мужа, он перетянул мне ногу жгутом там, где смог разглядеть слабо проглядывающую вену, и вколол полкуба героина.
я не помню, что чувствовала при этом. что было потом тоже не помню. с тех самых дней все смешалось в одну серую массу, затянуло туманом, таким тягучим, как нуга или безвкусный кисель, который мы с сестрой и братом пили в детстве. очень. много. безвкусного киселя. во рту привкус железа, щеки впали, мне было тяжело смотреть на себя в зеркало, поэтому я перестала. так же, как и перестала приходить домой или есть. винс просто жил вот так, но уже завтра ему почти ничего не стоило все бросить, даже покончить с героином. по крайней мере, мне так казалось, таким он мне представлялся. а я не могла – все, к чему я прикасалась, ту же вызывало во мне сильную зависимость, которая совсем скоро становилась невыносимой. в какой-то момент винсу это надоело. он думал, что я уеду с ним и буду его «классной девчонкой», а я оказалась помоечной героиновой блядью, и ему стало противно. этому псу с кривым членом и носом, который не был достоин и мизинца майки, он фыркнул и вручил мне мои вещи, сообщив о том, что теперь я съезжаю. то, как мне раздобыть новую дозу его сраного героина, на который он сам меня подсадил, его не волновало, так же, как и новое место моей ночлежки.
мне было страшно идти к нам домой. точнее, в тот дом, где мы когда-то жили. на самом деле, это была квартира майки, он купил ее сам. заработал на нее. ее нельзя было назвать роскошной, и она не располагалась в фешенебельном районе. просто была: одна спальня, одна ванная комната, одна кухня и маленькая кладовая, куда майка складывал свою зимнюю экипировку и сноуборд с лыжами.
я проходила мимо кирпичного пятиэтажного дома, смотрела в окно и просто боялась зайти, мне казалось, что майка уже достаточно повидал и выслушал, чтобы теперь позволить мне переступить порог. но когда все варианты кончились, я постучалась в последнюю дверь, и майка принял меня. вот такую помоечную блядь. он, конечно, молчал и пытался сдержать подступающие слезы жалости и отвращения от одного моего вида, не считая принесенных друг другу душевных увечий, но протянул мне руку, когда больше не было сил стоять на ногах."

"майка все еще не звонил. и нефи тоже не звонила ему. они долгое время почти не общались, что сильно пошло обоим на пользу, хотя нефи почти каждый день вспоминала его: руки, тонкие пальцы, трехдневную щетину и появляющуюся седину на висках. его вдумчивые глаза, слишком мудрые. они ее раздражали. а теперь – нет. она вспоминала о нем с трепетом. не такими, когда они стояли посреди огней рядом с деревянным домиком на своей свадьбе и танцевали слишком медленный танец под звуки живой гитары, а таким, который приходит только с опытом и каким-то особым пониманием вещей. нефи всегда удивлялась его спокойствию, его терпимости и самоотдаче. казалось, что ничто не способно его вывести из себя, но майка просто умел отпускать: людей, ситуации, целые жизни. сколько он их прожил за все свои тридцать два года? сколько из них отпустил? наверное, все. и, должно быть, это правильно.
но однажды он позвонил. на фоне играла музыка и отдаленно раздавался женский смех, но он позвонил ей, чтобы спросить, как дела и что у его новой подруги есть место в католическом хосписе. место сиделки. специальное образование для этого не нужно, потому что всю важную работу выполняли настоящие санитары и медсестры, например, его новая подруга лола. а нефи нужно было только убирать за стариками утки, расправлять занавески, подавать им еду, кормить и еще читать перед сном.
- довольно простенько, но платить будут больше, чем теперь. ты бы смогла потом пройти медицинскую подготовку, если хочешь. или просто вернулась бы в школу, изучать историю.
этот человек знал о ней буквально все, поэтому нефи даже не спорила и не задавала вопросов. она только поинтересовалась, когда приступать и нужно ли ей будет носить передничек. майка рассмеялся и выдал ей все координаты."

[float=right]
[/float]
ну привет, ребята, ждали меня?

мне кажется, я произношу эту фразу вслух, но на деле лишь давлю то, что от осталось от моей улыбки, когда вваливаюсь, сутулая, в жилище очередного одноразового друга. ребята не приветствуют никого. они даже не разговаривают друг с другом. они просто сидят, лежат, стоят, подпирая стену с видом полной отчужденности, каждый в своем забытье. у некоторых разве что хватало сил на музыку: любитель гитар и брутальных женщин бренчал что-то в углу рядом с красным абажуром. девица, пристроившаяся рядом, в этом свете казалось еще более распутной, чем была на самом деле, что вся эта сцена стала бессмысленной, сюрреалистичной.
эту квартиру я знаю. она похожа на десятки прочих, где винс нанюхивал меня азотом или жег героин, чтобы его можно было курить.
не сходящая с лица ухмылка – моя гримаса, с которой трудно справляться, потому что теперь я постоянно под кайфом. мои веки не поднимаются, я не могу заглядывать в глаза и фокусировать на чем-нибудь свой взгляд, иначе кажется, что вот-вот накроет самая страшная волна галлюцинаций. я не знала, какой она предстанет, но уже боялась встречи с ней. вдруг это будет джуди, которая раньше была моей матерью, а теперь только кучка пепла в саду нашего дома из детства.
лейф и апата не хотели хоронить ее на нашем участке, эта идея их смущала, даже отталкивала. мол, давай, как нормальные люди, – на кладбище, но я настояла на своем. а когда мы закопали ее прах, я больше не возвращалась в наш домик на севере, боялась приближаться, объезжала за километр. а так как никто, кроме меня, туда не ездил, наш дом совсем опустел. теперь там живет четыре призрака.
гребаный дом с привидениями.

эй ребята.

я забираюсь на скрипучий диван, подбираю под себя ноги, скрючиваюсь. рядом со мной какой-то парень. возможно, я с ним знакома. он пальцами перебирает лезвие, демонстрируя ловкость. железка в его руках гипнотизирует меня, и я снова давлю неадекватную улыбку. она точно была не к месту, наверное, я это понимала, но в тот момент мне казалось, что все хорошо. все хорошо: мир рушится на заднем фоне, дома, небоскребы, машины взрываются, люди гибнут, плачут, женщины, дети, старики, мужчины, которые когда-то были сильными и высокими, а теперь просто тени собственных амбиций – все это умирает, а мне славно от того, что какой-то парень крутит в руках лезвие.
он замечает меня, как будто до этого я прикидывалась невидимкой, и проводит гладью своего лезвия по моему оголенному бедру, забираясь под юбку. рука машинально пытается его оттолкнуть, но я так слаба, что через секунду не имею ничего против и отдаюсь моменту. мне нравилось, когда случайные люди прикасались ко мне, причем чем настойчивее и дальше, тем лучше, тем явственнее я ощущала себя и свое присутствие в этом мире.
я пока еще здесь.
этого и еще многих вещей майка мне дать не может. он хочет водить меня по церквям, паркам, нотариальным конторам и риэлторским компаниям, чтобы можно было продать или обменять наш дом на севере на какой-нибудь другой дом, в который бы мы с ним переехали из нашей маленькой квартиры. как будто дурацкий дом мог все исправить. но больше всего меня раздражала его невесть откуда проснувшаяся религиозность.

понимаешь, неф, это просто вера во что-то. высшая сила. я не говорю, что это панацея, но сейчас она бы помогла тебе.

мне поможет хорошая доза.

я ластюсь к этому незнакомцу, но он кажется мне могущественным мужем, которому в любой момент позволено взять меня. я буду сопротивляться, потому что мне нравится играть, но я стала так быстро уставать, что еще пара новых таких мужей, и мне захочется только подчиняться.
я знала, что это был не винс. от винса пахнет едким потом и дешевым одеколоном, но он продолжает душиться им, потому что это подарок его сестры, и потеть. обильно, в любое время года и суток. он наркоман со стажем, это о многом говорит. один из маминых парней напоминал мне его. мне было четырнадцать, когда тот передознулся и его настиг приступ эпилепсии прямо на нашей кухне. и да, он так много потел, что когда пытался катать нас на спине в лучшие его дни, мы спустя минуту слезали с его мокрой рубашки.

уф... ну и упрел же я.

а ночью он просыпался уже в холодном поту и поднимал весь дом, переворачивал нашу комнату, будто дети могли прятать от него наркотики.

винса здесь не было, по крайней мере, мне так казалось. обычно он вел себя слишком громко, был излишне заметным, что хотелось скрыться. он брал меня за голову, потом за шею, будто я его собственность (хотя кого мы обманываем), и резко притягивал к себе. он все делал слишком импульсивно, дерзко, и сначала это обескураживает, потом свыкаешься, третья стадия - "я достойна такого обращения".
и это правда.
парень с опущенной головой, отросшей бородой и с бутылкой пива в руках кажется мне нелепицей во всем этом сброде. друг, ты зашел не на тот праздник. он смотрит по сторонам, будто ждет кого-то, но он точно никого не ждет, просто пытается найти такую минуту, чтобы уйти и остаться незамеченным. ему здесь не очень нравится, и я его понимала. кому вообще может понравится этот сраный притон?
принявшись буравить его своим расплывающимся по всей комнате взглядом, наконец, получила ответную реакцию. он взглянул на меня однажды, но быстро отвернулся. однако за этой время я успела почувствовать, как ушат его отвращения облил меня с ног до головы. даже пальцы занемели. может, они занемели по другой причине, но мне сделалось душно. вместо того, чтобы начать дышать или выйти на свежий воздух, чтобы прочистить голову, я захихикала смехом гиены, скукожилась вся, не отводя глаз от паренька.

да, я знаю, кретин, я все знаю, думаешь, ты лучше меня? хера с два.

я все еще молчу.

чья-то рука берет меня за волосы и срывает с дивана на пол. по тому, с какой ненавистью это было сделано и едкому перемешанному запаху всех зловоний, я поняла, что это винс вернулся на праздник. он кричал что-то и много плевался, иногда специально. он бы плюнул прямо мне в лицо, а я бы не поняла, почему, но уже согласилась бы с любым его шагом, потому что ничто не могло меня ранить больше, чем отсутствие смысла в моей жизни.
как бешеную собаку, его хотели было оттащить, но эта совсем не та вечеринка, поэтому все перестали рыпаться – одолела лень, атрофирование мышц и мозгов. всем было насрать, как и всегда. они толком не понимали, где сами пребывали в этот момент. я пыталась подняться самостоятельно, и когда, наконец, получилось, оскалилась и заиграла скулами на лице, но больше от того, что меня одолел озноб и нервные судороги.
- отвали, - промямлила я слишком мягко, даже не надеясь казаться убедительной, и вернулась на диван. к тому времени знакомый с лезвием исчез, и я развалилась на старом диване в одиночку, взбираясь ногами по стене. представление не закончилось. винс попытался сделать со мной то же самое, только еще разъяреннее, сильнее, чтобы я, тонкая девчонка, сломалась окончательно и боялась дышать в его присутствии.

по требованию

Последние две недели были тяжелыми для меня. Мать была сама не своя, поскольку Роберт пропал со всех радаров: перестал отвечать на звонки, не появлялся дома, и сам не особо шел на контакт. С каждым днем волнение матери становилось все больше и больше, а потому, оно выливалось на меня безграничной заботой, которая в моем возрасте была мне уже непонятна. Казалось, будто она потеряла сына, и я начинал злиться на брата, что тот так поступает с ней. Радовало лишь то, что в марте мама обязательно устроит свой традиционный семейный ужин, и если Роб пропустит его - тогда можно по-настоящему паниковать. К слову, это понимала и мать, а потому до сих пор еще не были образованы поисковые отряды, чтобы поймать Роберта. Более, чем уверен, что она вполне их организует, если Роб не появится еще с неделю.
Я предложил ей отправить ему факс на работу, раз уж он не отвечает на звонки и, признаться, это заметно оживило мать. Я любил смотреть в такие моменты, когда она получала то, до чего так долго пыталась добраться, даже если ее целью был собственный сын. Ее глаза живо блестели, а на лице появлялась улыбка, она сразу же с головой погружалась в дело, а именно удалилась из моей комнаты в свой кабинет, чтобы отправить сыну факс и напомнить ему об ужине. Итак, факс он получил. Было приятно слышать брата, хоть я и отвечал ему с некой обидой. Обидой за собственную мать, поскольку она очень любила Роберта, а когда он так делал, он буквально не находила себе места и сходила с ума. В такие моменты меня становилось слишком мало для нее, и ей нужно было видеть своего старшего сына.
-Я вообще не понимаю, куда ты пропал на две недели, - говорил я, зажимая телефон между щекой и плечом. Говорил я отвлеченно, поскольку пытался найти чешско-английский словарь у себя в комнате, - а вообще, прослушай автоответчик на своем телефоне. Удивишься, скольким людям ты не безразличен, - я случайно уронил телефон под кровать. Уверен, сейчас Роберт слышал непонятное шуршание и мое ворчание на фоне, - да и то, что каждый месяц у нас ужины, ты прекрасно знаешь. И да, если ты не придешь на ужин, то я приду к тебе и... - я явно не умел угрожать, поскольку люди даже и не верили в мои угрозы, уж больно я был "милым" для всех, - в общем, ты будешь страдать так же, как страдает мама, понял? И не забудь ей купить какой-нибудь утешительный подарок, например ее любимые фисташковые конфеты, - предложил я Робу. По голосу он был каким-то уставшим, так что, можно было предположить, что у него просто были проблемы на работе. Возникал только один вопрос, если он зарабатывался так, то почему Белла не могла отвечать на звонки его телефона, пока он отдыхал после тяжелого дня? Однако я оставил пустые размышления и с нетерпением ждал ужина с семьей.
В день ужина она уже с утра была на ногах. К слову, мое утро началось днем, поскольку ночь мне, отныне, была отдана на учебу. А вот из-за такой "тишины" со стороны Роберта, сегодня в меню его любимые блюда. Мясной рулет и большие макароны-ракушки, фаршированные острым фаршем.
-Вкусно пахнет, - улыбнулся я, садясь за стол, чтобы позавтракать, - Роберт не звонил? - аккуратно спрашиваю я. Мама, услышав имя старшего сына, покачала головой.
-Альби, приготовишь что-нибудь? Мне нужно съездить на работу. Так что, кухня в в твоем распоряжении, - говорит мама и, подойдя ко мне, тепло целует меня в макушку.
-Надо полагать, что это будет пирог с мясом. С огромным количеством мяса. Просто с целой скотофермой для Роба, - с долькой сарказма протягиваю я, на что мама тепло улыбается. Наверное, она думает, что из двух ее сыновей хотя бы один из них мужик, который ест все, что когда-то двигалось, имеет высокий рост, красивых девушек и работу связанную с цифрами. И, вероятнее всего, именно это определяет мужчину в ее понятии. Я же до конца своих дней буду для нее мальчиком.
-Приготовь десерт, а то будет слишком много мяса на один квадратный сантиметр на столе, - мама усмехнулась и ушла одеваться, в то время, как я продолжил завтрак. Долго думать, что приготовить, не пришлось. Все обошлось шоколадным пирогом и клубничными кексами. Мне нравилось готовить, нравилось смешивать ингредиенты, а потом смотреть, что из этого получится. Иногда я представлял себя алхимиком, но маме всегда не нравилось, когда я наигранно делал "смех злого доктора", доставая выпечку из духовки, поэтому я пообещал, что так дурачится буду в ее отсутствие. И пока ее не было, я дурачился и просто превращал кухню в хаос.
Ближе к вечеру приехала мама и не одна. Вместе с ней была ее подруга Сьюзен Льюис, они вместе работали и были соавторами какой-то научной работы мамы, которую я, к своему стыду так и не прочитал, хоть и обещал. Пока Сьюзен была в уборной, мама рассказала, что ту бросил муж, ей тяжело оставаться одной, а потому мама решила, что было бы не плохо развеять ее тоску вот таким вот ужином.
-Добрый вечер, - улыбаюсь я, и протягиваю руку Сьюзен, чтобы познакомиться, - я Альберт, приятно познакомиться. Может кексу? - Я подвигаю поднос со своим творением, предлагая ей угоститься, - я пойду пока переоденусь, - предупредил я маму и поднялся в свою комнату.
Пока меня не было, пришел Роб. И как бы он не расстроил маму, я был рад, рад, что он пришел. Я не вышел, я выбежал вниз к брату. Наверное, это привычка с детства бежать к нему. Он уже сидел в гостиной и ворковал с Сьюзен. Я огляделся, желая поприветствовать Беллу, но, как ни странно, ее не увидел. Брат меня буквально вытолкнул из гостиной, что мы оказались снова в коридоре.
-И тебе привет. Нежность не твой конек, скажу я тебе, - недовольно говорю я, отходя от брата, - какое тебе дело до Сьюзен? Она мамина коллега, они вместе опубликовались. Ее недавно бросил муж, так что мама решила, что ее лучше не оставлять одну. А где Белла? Она уехала куда? - я предположил, что она могла бы уехать в командировку какую, а потому Роб сегодня был один. Однако все это было странно, поскольку она всегда старалась не пропускать наши ужины и уже стала членом семьи.
Мама пригласила всех за стол, к нам еще присоединились наши старинные друзья. Их дети уехали из страны, а потому мама стала все чаще приглашать их на ужины, чтобы развеять их тоску. Я сидел рядом с братом. Мама сегодня как-то выделяла его среди прочих, с особой гордостью рассказывая о блюдах "как он любит".
Далее все мы рассосались из-за стола, и как бы я не пытался пообщаться с братом, мне мешала Сьюзен, которая, казалось, питала острый интерес к персона моего братца. Что же, он мужик, с высоким ростом, с работой над цифрами, с девушками, к числу которых теперь относилась и Сьюзен. Во всяком случае, я решил не мешаться, а просто, усевшись в кресло, уткнулся в планшет, как примерный подросток. Мама чересчур увлеклась своими старинными друзьями, я бестолковой игрой, что мы оба не заметили, как пропал Роб и Сью. И вот мне приспичило в туалет, и я замечаю картину, которую, наверное, не должен был вообще видеть. Роб, весьма потрепанный и запыхавшийся выползает из ванны. За ним выползает Сью точно в таком же положении. Сказать, что я удивлен - ничего не сказать.
-Ты что творишь? - тихо, но взволнованно спрашиваю я, - а если бы мама увидела? - я тяну его за руку и отвожу в сторону. Сьюзен уже успевает уйти к гостям, - а как же Белла? Ты ей изменяешь что ли? Да еще здесь.. Роб, что у вас случилось? - не нужно быть гением, чтобы догадаться, что, скорее всего, Роб и Белла поругались, а потому он сейчас здесь один и имеет в уборной родительского дома абсолютно левую Сьюзен, абсолютно аморльно.

Лиз потёрла уставшие глаза указательными пальцами, потом размяла шею и снова посмотрела в монитор. Отчёт по делу всё ещё находился на той же стадии, ни тебе строчки прибавления, ни слова. Ничего. Элизабет прокрутила ползунок вордовского листа вверх, потом снова вниз. В начале отчёта значилась тема и её имя. Она прочитала это раз пять, если не больше, надеясь, наверное, вернуть себе силы писать. Или хотя бы понять, к чему в итоге необходимо прийти... Но в голове по-прежнему было пусто. Хэмингуэй перевела стрелку на пустую строчку и её пальцы нависли над клавишами клавиатуры. Ну же. Хоть что-нибудь? Она знала этого монстра лучше, чем кто-либо, так почему сейчас, как назло, её пожирало полное неведение?
- Сколько ты здесь? - послышался вопрос. Лиззи дёрнулась и оторвала взгляд от пустого листа и посмотрела на мужчину в дверях. - Когда ты в последний раз отдыхала?
- Не время. - последовал короткий ответ. Девушка вернулась к своим тщетным попыткам что-то изложить в электронном документе. Она написала «Часовщик». Довольная проделанной работой, Элизабет наградила себя глотком кофе, что стоял у неё на столе. Напиток оказался ледяным... Лиз вовремя совладала с лицом, чтобы не показать этого вошедшему мужчине. Сколько она и впрямь просидела здесь?
- Тебе нужно развлекаться, - продолжал говорить назойливый самаритянин, переживающий за физическое и психологическое состояние британской коллеги. - Нет, правда.
Его лицо неожиданно показалось над монитором. Элизабет нервно дёрнулась, не от испуга, а скорее от накопившегося напряжения, в котором всё это время она пребывала. Лиз подняла глаза и посмотрела на мужчину. Дэн Мартин был отставным копом из Вашингтона. ему было сорок восемь, и ушёл он из полиции из-за травмы, полученной в ходе задержания одного преступника. Он перебрался в О-Клэр не так давно... Кажется, меньше года назад? И когда ему позвонили с просьбой принять детектива из Скотланд-Ярда, он принял её. Дэн должен был встретить, показать ей страну, рассказать об особенностях менталитета, помочь при заселении. В общем, никакой толковой помощи, по крайней мере касающейся непосредственно расследования. Американские власти считали, что теперь дело Часовщика полностью под их юрисдикцией. Вот только разрешение, с которым Хэмингуэй ходила не расставаясь, связывало им руки.
Дэн улыбнулся, очевидно, поняв, что мысли Элизабет снова были не с ним.
- У тела есть потребности, - многозначительно кивнул он, подхватил чашку с кофе и направился прочь из комнаты.
Скольких она наслушалась... «Нужно развлекаться», «Займись собой», «Тебе необходимо снять напряжение» и всё такое прочее. Разумеется, Лиз знала о потребностях в еде, сне и отдыхе. Но если первые два аспекта жизни ей требовались по мере жёсткой необходимости, то последнее предполагало под собой желание. Если она не хочет, то зачем ей отдыхать? Отдых подразумевает под собой леность, а леность имеет свойство быстро развиваться и поглощать здоровый рабочий организм словно злокачественная опухоль. А Лиз боялась заболеть.
- Иди отдохни, Лиззи, - сказал на прощание Дэн, и вскоре Хэмингуэй услышала как за ним захлопывается дверь. Девушка откинулась на спинку стула и вперила пустой взгляд в стену. Часовщик в её голове. В её жизни, он полностью завладел её временем, её отдыхом, ею всей...
«Иди отдохни, Лиззи» - снова звучат слова Дэна. Они повторяются до тех пор, пока до Элизабет не доходит, что это твердит её собственный внутренний голос, с полным отсутствием интонации Дэна. Лиз сохранила файл и выключила компьютер. Потом она поднялась, взяла куртку, закрыла офис и вышла на улицу. Свежий воздух был непривычен. Укутавшись в куртку, Хэмингуэй зашагала по дороге на автомате, практически не соображая, зачем и для чего идёт - была просто потребность размяться, подышать воздухом, отдохнуть. Элизабет заставляла себя идти и идти. Она осматривала стены домов, нередко яркий свет, горящий в окнах, реже ей попадались вывески, всё ещё горящие рядом с табличками "Открыто". Лиз не заходила в магазины, она проходила мимо них и каких-то увеселительных заведений, из которых доносилась музыка или смех. В её голове свой ритм отбивал Часовщик. Элизабет опять потёрла глаза и переносицу. Сделав несколько шагов, девушка остановилась, через улицу находился бар с тусклой вывеской и до слуха не доносились отвратные биты музыки. Бар с выпивкой, может быть, спортивным каналом или дартсом. Так, кажется, развлекаются "нормальные" люди? Элизабет облизнула губы. Перешла дорогу и вошла в этот бар.
Затхлый запах был ей привычней, нежели вечерний свежий. Лиз прошла к барной стойке, стараясь особенно не разглядывать местный контингент. Она всегда смотрела на людей чересчур внимательно и цепко, а здесь это вряд ли нашло бы должный отклик. Пройдя к стойке, Элизабет, кажется зацепилась за одного из парней взглядом, но постаралась как можно скорее отвести взор в сторону. Она подметила, что этот человек почти пяти футов, крепкий и уже изрядно подвыпивший. Порез под его скулой говорил о том, что он плохо бреется, в спешке, значит, скорее всего он работает в какой-то фирме или при начальнике, который не терпит опозданий. Это говорит о нём, как о человеке, привыкшем потакать своим пристрастиям и алкогольной зависимости, но при всём прочем, он... Элизабет прикрыла глаза и тяжело вдохнула воздух через нос. Она помешалась... Расценивает даже совершенно незнакомых людей, просто отдыхающих в баре.
- Что будете?
Хэмингуэй открыла глаза. Перед ней стоял приятной наружности бармен, улыбающийся и ждущий заказа. Она бывала в пабах в Лондоне, и всё равно с полминуты молча таращилась на бармена, а потом просто попросила "чего-то менее удаляющего в голову". Возможно, вернувшись домой, она сядет за ноутбук или за блокнот и попытается написать отчёт.
- Эй, налей-ка этой крошке чего покрепче, - прохрипел почти над самым ухом чей-то скрипучий голос. В нос ударил неприятный запах перегара вперемешку с табаком. Чья-то грубая рука фамильярно легла на плечо Элизабет. Она сначала посмотрела на растатуированные пальцы, а потом перевела взгляд на лицо их владельца. Это был тот самый тип с царапинами на лице. При более близком рассмотрении, они показались Лиз ещё более неприятными.
- Я уже сделала заказ, другой оплачивать не буду. - спокойно ответила Хэмингуэй.
- И не нужно, - хохотнул в ответ расцарапанный, - я за тебя заплачу.
- Предпочитаю свои счета оплачивать сама, - варьировала Элизабет. Как только бармен поставил стакан на стойку, она выложила десять долларов и, взяв стакан, умудрилась, ни капли не разлив, высвободиться из чужих "объятий". Она прошла к столику, рядом с которым стоял один-единственный стул. Его она и заняла. Глупо было думать, что этим она обеспечила себе уединённость. Её новый преследователь схватил ближайший свободный стул и, приставив к её столику, занял место прямо перед Элизабет.
- Ну, крошка, скажи-ка как тебя зовут?
«И это действует?» - подумала Хэмингуэй, с сомнением глядя на своего нежелательного собеседника. В нём говорил алкоголь, и начинал он говорить с раздражением. Лиз бесстрастно предложила:
- Почему бы вам не пойти и не попытать счастье с другой?
- Ты что же из этих чёртовых феминисток? - уже со злостью в голосе спросил мужчина. Элизабет с запозданием поняла, что подобрала неправильные слова, поэтому пришлось недоуменно покачать головой.
- Не понимаю, о чём вы.

- Сука, как же мерзко, - выругавшись, еле прохрипел я, заходясь в очередном приступе кашля и сплевывая на землю белесые сгустки вместе со слюной, мокротой и бог знает, чем еще, - просто пиздец, - готовый выплюнуть собственные легкие, я продолжал ругаться. Вроде бы парадокс, но силы на крепкие ругательства всегда у меня находились.
Найджел Филлипс, отличник и отщепенец, стоял рядом и смотрел, как я ползаю у его ног на четвереньках, сочувствующим взглядом, но щеки от смущения, облегчения и полученной разрядки у него все еще были красные, как спелые помидоры.
Нам обоим было по четырнадцать, волна полового созревания только-только начала накрывать нас с головой.
- Сайлас, пожалуйста, вставай, - Найджел жалобно попросил меня и попробовал помочь подняться, держа за локоть, - сейчас будет звонок.
- Съебись отсюда на хуй, Найджел, дай умереть, - мне было так противно и плохо, что я действительно вообразил, будто бы умираю. Совсем обессилев от гнусного ощущения, я сунул два пальца себе в глотку и выблевал на землю весь свой школьный обед.

- Хорош таскаться за мной, как обоссаный педик, - угрожающе сказал я Найджелу, зажав его в туалете на верхнем этаже, там мы были одни, - заведи себе подружку или типа того, - посоветовал ему я, держа его за горло и смотря прямо в светлые  глаза, сдвинув брови.
- Но мы же… - он попытался возразить, но я только сжал пальцы сильнее, не давая ему продолжить. Я не хотел слышать того, о чем этот пидор собирался мне сказать.
- Забудь об этом, ясно? Это было один раз и больше не повторится! У меня было помутнение рассудка, понял? Да я просто шмали накурился, а ты повелся. Вали давай, - я отпустил его и пнул побольнее, чтобы шевелился и быстрее проваливал, - еще раз увижу, что ты пялишься в мою сторону, я твой маленький хер отрежу и засуну в твою маленькую жопу. Хватит за мной ходить! – Проорал я и вытолкал его в коридор. Тогда я дал себе обещание, что отныне буду лизать только киски.

Я новичок в отношениях, и не знаю правил. Многие говорят, что это не проблема, ведь правила скучные, но отношений я все равно избегаю, потому что не могу себе представить каково это – принадлежать только одному человеку. А ты себе такое представляешь? Знаю, отношения могут быть разными, но если не быть с кем-то постоянным, то в чем тогда смысл? Мир заточен под то, чтобы человек ебал человека, нравится нам это или нет. Я сам это придумал, когда был накурен по самые пончикряки. Сейчас я чувствовал себя примерно так же, сидя дома у Дрю Шона и глазея на стены его гостиной, раскрашенные гриффити всех цветов радуги. Нас было немного, человек шесть или семь. Мы собрались накануне вечером, чтобы пойти к Дрю и хорошенько раскуриться, он уже несколько дней хвастал, что раздобыл зачетную шмаль. Нас всех накрыло где-то через двадцать минут после того, как мы с комфортом расположились на полу в гостиной Дрю, и все вокруг перестало иметь значение. Из колонок магнитофона лилось что-то приятное, спокойное и убаюкивающее; я не знал, что это за группа, но было похоже, что кто-то из местных провинциальных рокеров, стремящихся пробиться к славе через очередь себе подобных. Я не был большим ценителем музыки, но голос солиста мне сразу понравился, он звал с собой, постепенно переходя на сексуальный шепот. Я сам не заметил, как положил голову на плечо Дрю, который с самого начала сидел рядом со мной. Дрю Шон мне нравился, ему было двадцать пять, он красил ногти черным лаком и никогда не лицемерил. Хотя, согласен, лак был перебором – как-то слишком по-пидорски. Но в здешней компании это было нормальным, Дрю Шон вписывался в нее как нельзя лучше и никто это не оспаривал, все просто к этому уже привыкли. От него пахло крепкими сигаретами и яблочным шампунем, что мне вдруг невольно захотелось попробовать его на вкус. Почти все из народа уже разбились на парочки: двое лежали на диване и делали вид, что затеяли секс, а еще двое – девчонка со светлыми волосами, кончики которых были выкрашены в синий, и девчонка с кольцом в носу, - тискались и целовали друг друга влажными ртами. Мы с Дрю наблюдали за ними и, держу пари, у Дрю тоже встал, когда одна из них облизала собственные пальцы, а потом сунула руку под юбку своей подружки. Я невольно улыбнулся этому и перевел взгляд на скучающую в одиночестве Энни, которая, смотря на все это, вдруг поднялась на ноги и собралась уходить. Дрю подорвался вслед за ней, чтобы проводить, а я остался сидеть на своем месте, опираясь спиной о стену. Я слышал, как они попрощались, и как за Энни захлопнулась входная дверь; я ничего о ней не думал, я едва знал ее. Дрю появился спустя мгновение, но возвращаться ко мне не стал, вместо этого он поманил меня к себе и я бездумно подчинился, становясь на ноги. Вдвоем мы заняли кухню, где раковина была наполнена горой немытой несколько дней посуды, а на обеденном столе стояли пивные бутылки и жестяные банки. Дрю протянул мне сигареты, а потом подкурил, будто бы обхаживая меня.
- Как поживает Эмма? – Между делом спросил я. Эмма была девушкой Дрю.
- Эмма меня не особо заводит, - он пожал плечами, рассматривая меня с видом, будто дох со скуки. У меня всегда были сомнения на счет интереса Дрю Шона девчонками. Все знали, что он встречается с Эммой, но стены в его комнате были обклеены постерами, изображающими парней-рокеров, и мне всегда казалось, что он встречается с ней только из-за внешнего сходства с одним из них. Молча докурив, я потушил бычок в переполненной окурками пепельнице и опустился перед Дрю на колени, расстегивая ему джинсы. Его член не имел яблочного привкуса, как мне показалось сначала, он был обычным, как и прочие другие, соленый и чуточку горький.

Лайза текла, как горный водопад и обеими руками прижимала мою голову к своей промежности, заставляя работать языком старательнее. Мы заперлись в трейлере ее отца и не выходили оттуда достаточное количество времени, чтобы ее предки успели нас хватиться. Я торопился изо всех сил.
- О Боже! Боже милостивый и милосердный! – Проорала она, наконец кончая. Лайза была истовой католичкой.

- Не останешься на ужин? Мама приготовила лазанью,  – одернув юбку и поправив волосы, Лайза вновь стала похожей на саму себя, ученицу церковно-приходской школы.
- Не-а, - мотнул головой я, застегивая ширинку на джинсах, - боюсь, я не понравлюсь твоим старикам.
- Может, ты и прав, - немного подумав, согласилась она, но потом вдруг добавила, - тогда встретимся завтра?
- Не знаю, у меня завтра дела, - с деланным сожалением ответил я, тут же предвосхищая ее новый вопрос, - работа всю неделю, сама понимаешь, бешеный график. Я тебе позвоню, идет?
- Хорошо, я буду ждать, - Лайза улыбнулась мне одной из самых своих милых улыбок и поцеловала меня в щеку.
Я ей так больше и не звонил.

с любой ролевой

- Миррор, а выходи за меня? Нет, я серьезно, нахуя тебе все это? - он смотрит на меня, в глазах удовольствие, а я наблюдаю снизу вверх, вытираю влажные от его спермы губы и хлопаю большими ресницами. - Жила бы, как человек, покупала шмотки, валялась на пляже. Я бы купил тебе...
- Ты бы купил меня, это ты правильно говоришь, - я наклоняюсь под кровать, ища туфли, пока мужчина продолжает рассказывать где-то надо мной, как здорово в Альпах и сколько квадратов его особняк. И где эти, черт возьми, проклятые трижды "лодочки"? Я устала.
Это был один из тех клиентов, кто превратился со временем в любовника. И, стоит признать, неплохого любовника: с ним я кончала каждый раз, он знал, куда нажать, чтобы высвободить мои эмоции наружу. Правда, я никогда не понимала его настолько, чтобы судить: не женат, развелся несколько лет назад, богат, достаточно успешен, не импотент, как показала многоразовая практика, нормальный мужик, а спутался со мной, дешевой шлюхой, которая уже не берет с него денег, ибо не клиент он мне совсем.
Звонит - я приезжаю. Иногда разденет молча, покроет поцелуями плечи, бросит на постель и трахнет так, что пошевелиться не можешь, пока он курит, смотришь в потолок и ни о чем не думаешь, пусто. Временами откроет дверь в белоснежной рубашке, поставит на стол виски, разольет в два стакана и пьет, молчит, смотрит на меня: пей. И я пью, потому что знаю, что сегодня он хочет, чтобы я просто побыла здесь и не спрашивала. Редки случаи, когда он просто зовет меня поболтать. Не понимаю, почему он не может просто нанять себе психолога для таких случаев.
Но я ему никогда не перечила. Не потому, что боялась, просто такому мужчине даже мне не хотелось говорить "нет". Он знал, что делает. Я, наверное, даже посчитала бы его красивым, если бы не его далеко посаженные глаза, серые, как у слепого, неподходящие его лицу.
А через день после  того дурацкого предложения его убили. Я узнала об этом случайно этим вечером, прочитала в газете, которую принес ветер прямо к моим ногам. Я плакала. Кажется, что умри на моих глазах кто угодно, я оставалась бы спокойной, мне уже нечего терять, ибо нет близких, нет родных, нет любимых. Остался лишь прах и пародия на близость.
Человек еще вчера хотел дать тебе все. А сегодня его тело в морге синеет на полке с биркой на пальце, сегодня все теряет смысл и понимаешь, что ты и сам не бессмертен, что сыграть в ящик можно в любой момент, и это нагоняет страх. Я плакала и  запивала слезы виски, который, к слову, я совсем не люблю. Когда пытаешься не думать, когда хочется забыться и выбросить из себя все воспоминания - вот тогда-то и начинается самый глобальный самоанализ и самобичевание. Еще стакан, и бармен уже смотрит на меня с опаской, а я встречаюсь с ним взглядом и смеюсь, искренне хохочу в лицо человеку, который собирает чужие истории, как пивные пробки: в кучу, в карман брюк, позже - в мусор. Я вижу, что он ждет и моего повествования. Может, не один он. Девушка на высоком барном стуле в платье до безобразия коротком плачет и пьет, пьет и плачет. Зрелище крайне запоминающееся.
Невольно думаешь, а могла бы повлиять я на ход событий, могла ли спасти. И когда понимаешь - едва ли, начинаешь плакать с еще большей отдачей, будто бы отдавая этим долг, искупая несуществующую вину. Я просто знаю, что за меня никто больше не поплачет по этому мужчине, имя которого я никогда не называла вслух.
Я не помню, как искала дорогу домой. Болели ноги. Шпилька попадала в выбоины дороги и я спотыкалась. Когда заныло колено, я не сказала бы точно, но знаю одно - падала я не раз, и это было очень неприятно.
- Эй, киса, - окликнул меня мимо проезжающий автомобиль, но я ухом не повела, размазала остатки косметики по щекам. Почему, ну почему все так вышло? - Работаешь?
- Пошел ты нахрен! - тон беззлобный, у меня нет сил на злость. Хватило лишь повернуть лицо с черными разводами - машина тронулась с места и проехала. И стало жалко себя. Безумное осознание того, что ты лишь шлюха, бредущая ночью по пустой дороге из бара куда-то в сторону дома, падающая и сбивающая колени. Павшая.
И хуже всего понимать, что эти слезы по себе, по будущему, которое могло бы быть. Ведь повыебывалась бы и свалила в Альпы вслед за ним, все бы бросила. И не потому, что купилась за бабки. Он покупал меня уютом. Я была спокойна рядом с ним, даже когда в моем рту был его член. Он имел удивительную способность влиять на меня. И только он. Теперь же я не знаю, как восстановить утерянное чувство спокойствия. Мне страшно.
Я знаю, что где-то здесь мой дом. Ноги сами ведут, но почему-то именно сейчас им приспичивает оставить меня на произвол судьбы и подкоситься. Я предательски опускаюсь на асфальт и не нахожу ничего лучше, чем скрутиться комочком и завыть. Это проезжая часть или уже тротуар? Да какая разница!

если нужно - выдам